Глаза открылись: над головой паутинка трещин в белом поле потолка. Взгляд перебежал вбок - окно прозрачной стеной заслоняет дымчатый пейзаж медленно назревающего дня. В Наро-Фоминске шесть часов утра. Рука с нежно-рубчатым следом от ночной складки на простыне отодвигает теплое одеяло, приводя в движение подступающий хаос – пора вставать. Ступни опускаются на покорный коврик, всю ночь оберегающий тапочный покой. Чуть уловимое шарканье, вот и кухня. Щёлк. Кнопка чайника затеплилась оранжево-обнадеживающим светом: "Доброе утро, Люба!". Душ, предательским холодом в секунду смывающий обрывки сна, чтобы затем согреть и обнадежить: "Все будет хорошо, Люба!". Вспотевшее зеркало и освежающе-льдистый привкус зубной пасты...

Кухня, напитавшаяся запахом кофе; поджаренные хлебцы, облегченно скачущие из щелястого тостера: "Съешь меня!" и маленький округлый нож, слоисто кладущий на них пласт плавленого сыра с вкраплениями ветчины. Телевизор бодрящими сводками о ночных преступлениях предупреждает: "Осторожнее, Люба!". И в самом деле - агентство недвижимости слабаков не любит, а опасения поощряет. Надо быть сильной, и надо быть настороже.

Шесть сорок пять утра - город ждет. Показ квартиры намечен на девять, вчера вечером последние согласования, хозяева предупреждены - прибрать, помыть, подготовить. Рынок сегодня сложный, нынешние покупатели капризны и жеманны, промахиваться нельзя.

Ключ проворачивает личинку замка, словно замыкая незримую границу между "еще" и "уже". Она мысленно повторяет ежеутреннюю скороговорку "ключи, документы, деньги, телефон - всё на месте". Створки лифта услужливо разъезжаются, обнажая в себе молодую женщину, держащую за руку обиженно надувшуюся девочку лет девяти (хвостики с белыми лентами): "Мам, я не хочу в школу. Не хочу!". "Надо, милая. Просто надо и всё", говорит женщина. Девочка, глядя на Любу, замолкает, потом досадливо дергает маму за руку и шипящим шепотом: "А я все равно не хочу". Люба знает, они с восьмого этажа - дочка учится в Москве (где-то в Ясенево, кажется), в частной школе, а значит им тоже надо выходить пораньше.

Дверь подъезда открывается в какую-то волглую и слякотную морось. Небо сплошь серым полотном. Верный "Фокус" по-собачьи терпеливо ждет во дворе, сгорбившись под мокрой тенью деревьев, крыша и капот густо забраны облетевшими листьями - осень. Ничего, пока мотор пофыркивает, согреваясь, мы это дело враз смахнем. Радио жизнеутверждающе хорохорится голосом Стиллавина и его подпевал на широте "Маяка", в салоне потеплело, можно выкатываться на дорогу.

Половина восьмого - пробки неумолимо разворачиваются огромным веером, заливая город со всех сторон полустоячей механизированной жижей. Потому и выходить приходится за два с лишним часа, в надежде, что доберешься аккурат к назначенным девяти утра. Вроде бы по прямой не сильно далеко, но половина пути приходиться на Киевское шоссе от Наро-Фоминска до Москвы, а остальное крадет предательская МКАД (никогда не знаешь, где и когда ты там встанешь) и вечно "мертвый" въезд в город с дальнейшим сиротливым ползаньем среди улиц.

Телефон придурковато задребезжал в нише между сиденьями. Хозяйка звонит:

- Любочка (ну что за глупая фамильярность?), вы уже едете?

- Да, буду вовремя, вчера вечером нам все подтвердили.

- Ну, хорошо, я вас жду. Постарайтесь не опаздывать, а то мне в начале десятого на работу.

Восемь пятнадцать. Небо в своем сером упрямстве не отступает, давая понять, что его запас промозглой подлости еще далеко не иссяк. Но и люди в машинах, застывшие в мутно-слезливом тумане, тоже не сдаются – заторы все больше затвердевают, превращая дороги в почти недвижимый монолит.

Надо бы созвониться с теми, кто назначил сегодняшнюю встречу. Звонить им в семь утра неудобно, а сейчас в самый раз. Слабеющий сигнал уходит в никуда, оставляя после себя лишь "абонент временно недоступен". И это тревожный знак. Успокойся, всё хорошо. Просто в метро связь работает через раз.

Восемь сорок пять. Внимательный взгляд в салонное зеркало отражает бледное лицо и тени под глазами (ну, понятно, подъем в шесть утра дался нелегко); левая нога, изнуренная постоянными пинками по педали сцепления, тонко ноет: «Держись, Люба».

Вот и заветный двор в Западном Бирюлево. Здесь квартира, которую хозяева уже отчаялись разменять, долгие годы каждодневно распаляя себя в тошной и постоянной яростной борьбе друг с другом. Единственная их надежда на нее, Любу, ужасным напряжением воли сумевшую на время умертвить войну. И потому любой потенциальный покупатель будет для нее незримым союзником.

Девять утра. Почти два с половиной часа дождливой мути позади. Знакомый подъезд, выплевывающий из своего темного нутра людей, жмурящихся при взгляде на отсыревшее небо. Двор с печально застывшей детской площадкой: песочница без песка, ржавеющие лесенки, вросшая в землю карусель и почерневший домик на курьих ножках, скривившийся словно подбитый паук. Новый звонок не приносит никакой пользы - гудки идут, но трубку никто не берет. Холодно.

Надо бы сходить посмотреть, как там готовы к встрече гостей - где-то три недели назад во время первого просмотра брат хозяйки быстро и бурно устроил скандал, а та (дура) лишь горестно кивала в сторону посудной горки в кухонной раковине, поражающей своей неприкрытой нищетой: разномастые тарелки и коричневеющие изнутри чашки, засаленная ручка сковороды, прикрытая для солидности обтерханной кастрюлей, такой старой и страшной, будто в ней все время готовили исключительно на костре. В остальном было не лучше - груда какого-то тряпья в прихожей, давно не мытый линолеум, пыль, доходящая до состояния шнурованной паутины в тусклых углах, напоминая какое-то логовище. Нечеловеческим усилием воли, голоса и упорства Люба заставляла их мыть, убирать, чистить, выбрасывать всякий хлам, превращая квартиру в квартиру. Сама, не гнушаясь, терла, драила замшелую ванну, отмывала подоконники, сливая в унитаз чернильную воду. И какой-то частью души видела, как неказистый и загаженный дом содрогался от ужасных предчувствий незнакомой ему чистоты. После этого течение жизни возобновилось в обновленной реальности и стало легче. По-крайней мере последующие просмотры не показывали прежней вежливой брезгливости.

Телефон затрясся в кармане. Опять хозяйка:

- Люба, мне скоро пора уходить, - голос был нетерпелив, - надеюсь, вы уже близко?

Рассказывать клиенту о том, что его агент встал в шесть утра и проделал двухчасовой вояж в 50 километров исключительно для того, чтобы подефилировать перед подъездом в Западном Бирюлево, не было ни малейшего смысла. Хватило сил лишь натужно попросить подождать еще немного, а пока она попытается дозвониться до тех, кто должен приехать посмотреть квартиру.

А еще через минуту телефон опять запел и задергался:

- Аллё, это Люба?

- Да, это я.

- Вы знаете, Люба, я тут поговорила с сыном и мы решили, что ваша квартира слишком далеко от метро. Мы не будем ее смотреть, извините...

Доброе утро, Люба!